Еще не успел простыть след Януковича в Межигорье, как главред «Эха Москвы» Венедиктов написал текст, в котором поделился предчувствиями о том, что Крым станет украинской Вандеей:
«Чем больше я наблюдаю за развитием ситуации в Крыму, тем больше мне на ум приходят разные аспекты Великой французской революции.
Конечно, любое сравнение хромает и сравнение не есть доказательство, но некоторые родовые черты очевидны. Революционная столица и консервативная провинция, новые законы и желание сохранить старый образ жизни, борьба элит — новой и традиционной, логистическая и финансовая помощь — там Англии, здесь России, создание отрядов самообороны и мобилизация населения — „Мы, вандейцы“ и „мы — крымчане“.
Вандея являлась не только очагом сопротивления традиционной Франции новым революционным идеям и порядку, но и плацдармом для консервативного реванша, а также для борьбы Англии против Франции. Речь, конечно, не шла об аннексии Великобританией этой провинции, но для ослабления конкурента, поддержания напряженности в регионе в собственных интересах.
Причем вандейцы абсолютно искренне защищали старый порядок (причем с оружием в руках), считая, что пришедшие из Парижа чужаки („бандеровцы“) хотят национализировать их права, имущество, скот и жен».
В Крыму события в итоге стали развиваться по-другому, и «Вандея» образовалась восточнее. Блогеры и публицисты сразу же подхватили тему и стали называть Донбасс «русской Вандеей». Вы можете сами убедиться в этом, загуглив эти два слова. Увидите множество ссылок. Русских «Вандей» вообще было много, особенно после революции. Вандеей называли Сибирь, Дон, Кубань, Тамбовскую губернию, да практически все очаги восстаний против большевиков. Да и все Белое движение было названо белым, поскольку к тому моменту благодаря вандейцам белый цвет стал символом противостояния красной революции (вандейцы носили белые кокарды). Но как так получилось, что маленький мятежный регион, 200 с лишним лет назад ставший очагом сопротивления революции, превратился в имя нарицательное? И что вообще собой представлял Вандейский мятеж?
Прежде чем переходить к Вандейскому мятежу, необходимо кратко рассказать предысторию конфликта, чтобы было понятнее. В 1789 году произошла Великая французская революция. Революция, ставшая стандартом для всех революций будущего, — не просто переворот и смена короля или части элиты, а радикальная трансформация общества. Французским революционерам подражали большевики. То есть там буквально был конкурс двойников, они даже друг друга назначали на роли революционеров: «вот это наш Марат», «где наш Дантон», «нужен свой Робеспьер» и т.д. Да и комиссары были позаимствованы у французов. Были у французов и свои «пионеры-герои», например, 14-летний Жозеф Бара, погибший при подавлении Вандейского мятежа в одном из боев. Французы потом рисовали торжественные портреты, ставили памятники и называли улицы в честь юного героя революции, который, умирая, обнимал кокарду с революционным флагом.
О причинах французской революции написаны десятки томов, но нигде так и не получается точно их сформулировать. Большинство сходится на том, что революция произошла из-за того, что «обижали трудящихся». Это самое простое и нелепое объяснение, но вместе с тем и самое распространенное. Однако прежде чем случилась революция, Франция побывала на пике своего могущества. В XVII-XVIII веках она была абсолютным мировым гегемоном — страной номер один в Европе и мире. Сильнейшая страна мира является лидером не только финансовым и военным, но и культурным. Поэтому XVIII век в Европе прошел под знаком галломании, а XIX и XX — уже англомании и американомании. Франция была законодателем мод, все европейские дворы подражали французским монархам и их одеждам. Французский был языком международного общения (как им сейчас является английский). Аристократы из разных стран переписывались друг с другом по-французски. Король Пруссии Фридрих Великий строил свой замок, подражая французскому Версалю. Во Франции происходил невероятный расцвет искусств: художественной культуры, литературы, философии. Просвещение хоть и зародилось в Британии, но стало символом Старой Франции.
Не будем рассказывать о том, как революция произошла: это слишком обширная тема, к тому же не имеющая прямого отношения к нашей. Но некоторые события просто нельзя не упомянуть, поскольку они повлияли на Вандейский мятеж напрямую. Итак, после революции (но до того, как все убили всех) города наводнили вооруженные нищие — их звали санкюлоты. Символом революции стал фригийский колпак, который раньше носили каторжники. Некоторые сообразительные ребята поняли, что вооруженные нищеброды — идеальный инструмент в руках способного демагога. У санкюлотов стали появляться вожди, которые начали выдвигать требования и влиять на принятие решений в конвенте. Одним из лидеров санкюлотов был Станислав Майяр. Нищим он не являлся, напротив, родился в купеческой семье и до революции служил судебным приставом. Он, несомненно, обладал демагогическим даром и, поучаствовав в нескольких шумных акциях, вырос до главы французской ВЧК — секретной полиции Конвента. Он имел неограниченные полномочия и ни перед кем не отчитывался, а работников французского ЧК никто не знал, кроме него. Однако другие революционеры осознали, что Майяр представляет опасность, и бросили его в тюрьму, где он подхватил туберкулез и быстро умер. Но Майяр был только первой ласточкой, а скорее даже выскочкой-одиночкой.
Жак Ру оказался поумнее. Он сколотил целое политическое движение, выражавшее интересы санкюлотов. Оно так и называлось «Бешеные». Программа у них была простая: убить всех богатых и забрать у них все, что есть. Жак Ру тоже был не бедным человеком, до революции он служил священником. Звезда Ру также быстро закатилась: его бросили в тюрьму, где он заколол себя (а может, ему помогли «друзья народа»).
Перед тем как перебить друг друга, революционеры развернули лихорадочную бешеную деятельность. И ладно бы, если бы они ограничивались только отменой сословий или декларацией прав гражданина, но они задумали изменить религию. Именно так, не отменить, а изменить. Перед тем как в полном составе чихнуть в пыльный мешок, парижская коммуна запретила католичество и учредила новую религию — культ Разума. Его создателем стал ультралевый Шометт, который в честь этого даже отказался от старых имен и нарек себя Анаксагором.
Парижские церкви начали переделывать в храмы Разума. Культ Разума представлял собой веселые карнавалы с непременным избиением католических священников, казнями преступников и церемониями почитания мучеников революции. Культ Разума отменил Робеспьер, заменив его на культ Верховного существа. Верховное существо тоже продержалось недолго и было забыто после того, как Робеспьеру отрубили голову.
Также французские революционеры задали еще один непременный стандарт: придя к власти, революционеры сосредотачиваются на поиске врагов революции — сначала внутренних, а потом, когда их начинает не хватать, — врагов внешних. Они довольно быстро осознали, что толпы вооруженных и распоясавшихся людей на улицах — это не к добру, и, чтобы они не мешали революционерам бороться за власть и убивать друг друга, их энергию решено было направить в военное русло. Этим решением убивали сразу несколько зайцев: во-первых, французский «Правый сектор» исчезал с улиц, во-вторых, его убивали в войнах и он уже не был проблемой для пришедших к власти, в-третьих, теоретически, парижские правосеки могли что-то и завоевать во славу республики. В-четвертых, армию надо было содержать, а оккупировав чужие территории, можно было кормиться с них.
Еще в первые дни для охраны революции была создана Национальная гвардия, куда активно набирали санкюлотов на жалование. Ее использовали сначала для охраны Учредительного собрания, а затем наделили карательными функциями. Гвардейцы занимались расстрелами демонстраций и подавлением мятежей. Однако Национальная гвардия была для внутреннего потребления — для внешних войн создавалась революционная армия. Поскольку «везде враги», революционеры не долго думая объявили войну чуть ли не всей Европе. Для этих войн нужны были солдаты, поэтому по всей стране проходили принудительные мобилизации.
Тут и началась Вандейская война. О причинах восстания в небольшом прибрежном регионе написаны десятки книг. Одни авторы полагают, что причиной стали принудительные наборы в армию крестьян, другие считают, что социально-экономическое устройство Вандеи было таково, что между крестьянами и дворянами не было противоречий, что они нормально ладили. Кто-то говорит о том, что крестьянам не нравились художества революционеров с их культами Ктулху и слом старого мира. В революционной Франции тех лег очагу контрреволюции было дано следующее объяснение. Они мракобесная сволочь, христавые уроды, не понимающие прекрасной революции, ватники тупые, не желающие приобщаться к цивилизации и не понимающие дух Свободы и Революции. В противоположность вандейцам парижан и жителей других революционных регионов рисовали настоящими гражданами великой и революционной Франции, которые победят всех проклятых врагов и построят свободное государство.
Как писал Генифе в своей «Политике революционного террора»:
«Революционеры после начала восстания в марте 1793 года очень быстро начали изображать Вандею проклятой землей, а ее жителей — особым народом, видя в них лишь „свинский сброд“, „отвратительную расу“, которая не может похвастаться ни добродетелью граждан, ни даже человеческим достоинством.
Осуждение „негодной расы“, состоящей из „диких животных“, которых нужно преследовать, стало частью риторики, отражавшей непонимание, презрение и страх, о чем свидетельствует высказывание Барера о „необъяснимой Вандее“. Подобные формулы показывают то презрение, которое революционеры, являвшиеся в основном горожанами, испытывали по отношению к крестьянам, упорно отрицавшим благотворность освободительной Революции. Определение восставших жителей как неразумных, невежественных и ослепленных предрассудками существ, которые ближе к животным, чем к людям, позволяло дать очень удобный и одновременно привычный ответ».
В общем, все тот же украинский Пьемонт против синих от тюремных наколок донбасских колорадов, только во французской версии.
Надо сказать, что тогда во Франции господствовало представление, что место определяет человека. То есть в одной провинции люди вырастают с одними чертами характера, а в другой провинции — с иными. Эта точка зрения примитивна, однако некоторая доля истины в ней есть. Дореволюционная Франция хоть и была единой страной, но довольно сильно отличалась. Бургундцы отличались от бретонцев, а наваррцы — от нормандцев. Нации в ее современном понимании тогда не было, ей только предстояло родиться в крови и мучениях, потеряв по дороге почти 10% населения. Во многих регионах говорили на диалектах, весьма сильно отличающихся друг от друга (бретонский язык вообще сильно отличался от французского, при этом внутри этого языка имелось множество отличающихся друг от друга диалектов). Поэтому революционеры решили создать единый французский язык. Орфографию и грамматику слегка подправили, а все диалекты просто запретили. В общем, у каждого региона наличествовала своя специфика, и у Вандеи она была консервативной.
В качестве еще одной причины также приводится тот факт, что после революции власть стала переходить в руки горожан-буржуа, а Вандея была сельской местностью:
«С 1790 по 1792 гг. власть в департаменте Вандея перешла в руки городской элиты, „судейского сословия“, буржуа-землевладельцев. Анализ процентного соотношения избранных на должности в местную администрацию очень красноречив: в 1788 г. среди исполнявших обязанности чиновников 58% происходили из семей зажиточных крестьян-пахарей (laboureurs); 8% — из семей крестьян-арендаторов; 21% были представителями „судейского сословия“ и буржуа-землевладельцев. В 1790 г. ситуация радикально изменилась в пользу немногочисленной городской элиты, составлявшей 63% чиновников местного самоуправления против 23 % „людей земли“. Олицетворением Революции, таким образом, все более становились городские буржуа, для которых государственная служба мало-помалу превращалась в профессиональное занятие. Именно они говорили от имени Революции, принимая директивы, продиктованные их рационалистическим мировоззрением. Описанное положение дел таило в себе реальную опасность для крестьян, удаленных от интеллектуального брожения века и замкнутых в границах общины-прихода».
События в Вандее начались с того, что в стране был объявлен очередной призыв, которому крестьяне воспротивились, но выступления были поначалу умеренными, пока в одном из городков они не убили офицера Национальной гвардии. После этого по всему региону крестьяне стали браться за вилы и топоры и изгонять революционные власти. Конечно, как и во всех похожих восстаниях, лидерами движения стали не трудящиеся, а люди более образованные. В данном случае почти все лидеры восстания оказались дворянами, но они оставались в тени и, более того, совершили поступок вполне в духе революции, выдвинув в лидеры восстания реального простолюдина по имени Жак Кателино, который до революции был небогатым торговцем полотном.
Всего же из шести первоначальных лидеров мятежников четверо были дворянами и лишь двое простолюдинами: уже упоминавшийся Кателино и Николя Стафле — сын мельника, в прошлом служивший сержантом в королевской армии и затем работавший егерем.
Партизанско-крестьянскую армию (там реально воевали крестьяне, которые буквально «с фронта» уходили убирать урожай, а потом возвращались обратно) назвали Королевской католической армией. Несмотря на то, что ее численность уступала революционной армии (вандейцам удалось собрать максимум 40 тысяч человек), сильной стороной вандейцев стало отличное знание глуховатой местности, в которой удобно вести партизанские действия. Поскольку революционных войск в Вандее почти не имелось, поначалу восставшим сопутствовал успех и они без сопротивления захватили весь регион и почти все города. Однако дело было весной и почти сразу же крестьяне покинули армию для посева урожая. Пользуясь тем, что 2/3 армии восставших временно отсутствует, республиканцы даже захватили малым отрядом Национальной гвардии один из городов. После этого обе стороны прекратили боевые действия, поскольку воевать было просто некому. У восставших «солдаты» трудились на посеве, а у республиканцев воевать было просто некем, кроме трехтысячного отряда Нацгвардии.
Тем временем республиканские власти осознали опасность разрастающегося восстания и решили разобраться с Донбассом. Прямо возле границ Вандеи сформировали два крупных корпуса, которые должны были потеснить восставших к морскому побережью. Проблема заключалась в том, что корпуса были сформированы из новобранцев и к тому же плохо ориентировались на местности. Корпус, зашедший с северо-восточного направления, несмотря на первоначальные успехи, в итоге оказался разбит. В этом бою прославился один из лидеров вандейцев, 20-летний граф де Ларошжаклен, командовавший отрядом крестьян.
На юге республиканцы действовали успешнее и им удалось потеснить отряды восставших и выйти к морю. Тем временем главные силы вандейцев под командованием бывшего офицера Мориса д’Эльбе и маркиза де Лескюра подошли к городу Туар, который обороняли войска во главе с Командующим Западной армией генералом Пьером Кетино. В итоге штурм не состоялся, поскольку оборонявшиеся сложили оружие, договорившись, что вандейцы не будут устраивать в городе погромов. Вандейцы согласились, но с условием, что они таки сожгут ненавистный революционный символ — так называемое древо свободы. Кетино предложили перейти на сторону повстанцев, но он отказался. Позднее он был казнен республиканскими властями. К концу весны 1793 года вандейцы заняли еще несколько городов, захватив большое количество оружия, серьезную нехватку которого они испытывали с самого начала. После чего опять наступило временное затишье. Во время затишья восставшие провозгласили Высший совет, состоявший из лидеров восстания, которые объявили, что считают настоящим монархом Людовика XVII, сына казненного короля.
Тем временем республиканцы вытащили из кармана козырь — дивизионного генерала Арман-Луи де Гонто-Бирона — аристократа и бывалого солдата, бывшего близким соратником самого Лафайета еще в войне за независимость США. Бирон нашел вверенные ему части кошмарными: они были набраны в основном из горожан и крестьян, которые норовили сбежать при каждом удобном случае, снабжение армии находилось на столь низком уровне, что солдатам приходилось заниматься грабежами окрестных сел.
Боевые действия возобновились, и отряд Кателино захватил стратегически важный Сомюр, после чего вандейцам фактически открывалась дорога на Париж. Однако восставшие решили повернуть в другую сторону и занять Нант. Давно ходили упорные слухи, что воюющие с Францией англичане вот-вот высадят на западном побережье десант если не из своих войск, то из эмигрантов, а также пришлют восставшим оружие. Для контроля над береговой линией и решено было брать Нант. Перед походом лидеры восстания в очередной раз выдвинули вперед Кателино, которого назначили генералиссимусом и командующим всей армией. Однако штурм Нанта полностью провалился, несмотря на значительное численное превосходство нападавших. Город обороняли лояльные революции нацгвардейцы, к тому же он оказался хорошо укрепленным. В итоге штурм провалился, что предопределило весь исход дальнейшей войны. Кроме того, в этом сражении погиб Кателино.
Вандейцы начали отступление в свой регион, уже не помышляя о взятии Нанта, а авангард сил Бирона под командованием генерала Вестерманна нанес отступавшим несколько чувствительных поражений. После этого старая-добрая война, больше похожая на средневековую, закончилась и обе стороны приступили к новой и недоброй войне — с массовыми убийствами мирных жителей, заподозренных в сочувствии к вражеской стороне, казнями и пытками пленных и т.д. Надо сказать, что особенно отличался этим Вестерманн, разбитый после нескольких побед объединенными отрядами Боншана и Ларошжаклена.
Однако республиканцы твердо решили как можно скорее закончить с восстанием, обдумывая варианты усмирения мятежного региона. Среди прочих рассматривались варианты поголовного вырезания жителей и предания всего региона очистительному революционному огню. Новым главнокомандующим восставших стал д’Эбле, однако инициатива находилась уже у республиканцев. Поначалу вандейцы весьма успешно отбивались и даже имели шанс разгромить авангард республиканцев, но в руководстве восставших из-за неудач начались дрязги и ссоры, в результате чего шанс был упущен, поскольку один из лидеров вандейцев, «вандейский король» Франсуа-Атаназ Шаретт де ла Контри, он же просто Шаретт, отказался преследовать республиканцев. Шаретт послал всех к черту и стал действовать «на своей волне», зачастую без согласования с основными силами.
В октябре 1793 вандейцы потерпели сильнейшее поражение за все время восстания. Битва состоялась возле города Шоле, который был одним из центров восстания. Роялисты потерпели не только сокрушительное поражение и потеряли большую часть артиллерии и до 20% всей армии, но и лишились двух своих вождей: д’Эльбе, получившего тяжелое ранение и вскоре плененного республиканцами (впоследствии его расстреляли, причем казнь вошла в историю, поскольку из-за ранения он не мог стоять — его расстреливали на стуле) и Боншана, который был смертельно ранен. По легенде, вандейцы пообещали в отместку за смерть своего лидера казнить 5 тысяч пленных республиканцев, но он перед смертью уговорил их этого не делать. К тому же за два дня до битвы в одной из стычек с республиканцами погиб еще один генералиссимус — де Лескюр.
Вместе с армией роялистов из Шоле бежала большая часть жителей города, опасаясь расправ со стороны революционеров. В это же время в Нант, где было сосредоточено огромное количество вандейских пленников и просто заподозренных в сочувствии, прибыл комиссар Каррье, который должен был окончательно решить вопрос с вандейцами. До революции Каррье служил прокурором, а после примкнул к Нацгвардии, сделал там карьеру и добился расположения якобинцев. Поначалу в Нанте просто расстреливали и гильотинировали, но потом комиссару это наскучило и он начал устраивать «вертикальные депортации». Пленников сажали в старые корабли и топили посреди реки. Карьера Каррье, впрочем, продлилась недолго. Он отправил для суда заподозренных в контрреволюции самых знатных местных жителей в Париж, но там их не только оправдали, но и после прихода к власти термидорианцев позволили выдвинуть встречные обвинения. В конце 1794 года Каррье отрубили голову.
Тем временем вандейцы покинули свой регион и отступили в соседнюю Бретань, где рассчитывали на пополнение от местных жителей и помощь англичан. После гибели большинства генералиссимусов командующим армией стал Ларошжаклен, которому только исполнился 21 год.
В Бретани силы вандейцев пополнили несколько тысяч местных крестьян, и они двинули в Нормандию, где надеялись занять прибрежные города и договориться о помощи с англичанами, чей флот в боевой готовности курсировал у берегов. Было решено взять штурмом Гранвиль, но оба штурма провалились, после чего крестьяне пали духом и потребовали возвращения домой. Вандейцы начали отступление из Нормандии и столкнулись с главными силами республиканцев, которые преследовали их. В бою вандейцам удалось победить, но из-за низкого боевого духа крестьян преследования отступавших республиканцев не вышло. Проблемы с продовольствием, оружием и численностью, а также наступавшая зима заставили вандейцев двинуться в Ман, где традиционно местные жители испытывали симпатии к Бурбонам. Однако там их настигли республиканцы, и силы Ларошжаклена потерпели сокрушительное поражение, потеряв большое количество оружия и личного состава.
Остатки сил Ларошжаклена соединились с отрядом егеря Стофле и вновь захватили Шоле. Взбешенные революционеры отозвали генерала Вестерманна и казнили его по надуманным обвинениям в предательстве. Однако в одной из стычек погиб Ларошжаклен. Таким образом, к началу 1794 года из первоначальных вождей восстания в живых оставались только Стофле и Шаретт, который партизанил со своим отрядам в глухих лесах Вандеи.
После этого республиканцы изменили тактику. Генерал Тюрро совершил карательную экспедицию, разделив свою армию на 12 колонн, которые двигались, уничтожая все на своем пути. Во французской историографии они стали известны как «адские колонны». Кроме того, Вандею решено было отрезать от внешнего мира с помощью системы укрепленных полевых лагерей, которые постепенно продвигались в глубь мятежного региона. В это время в соседней Бретани вспыхнуло крестьянское восстание, известное как восстание шуанов, также верных королю.
В самой Вандее наступило затишье. Республиканцы, уверенные, что карательными мерами удалось сломить сопротивление мятежников, отвели свои отборные войска, заменив их на отряды, наспех собранные из новобранцев. Воспользовавшись этим, войска Шаретта и Стофле соединились и снова возобновили партизанскую войну. Их пополнениям способствовали рекруты из республиканской армии, набранные в Бретани, которая тоже подняла восстание. Они перебегали на сторону вандейцев.
На короткое время (буквально три месяца) во главе Западной армии в Вандее появляется весьма примечательный персонаж, «революционный генерал» Тома-Александр де ла Пайетри. Этот огромный мулат родился на Гаити, его отцом был французский аристократ, а матерью — черная рабыня. Аристократ и рабыня наделали детей, которых отец после смерти матери продал в рабство с условием возможности выкупа старшего, и уехал в Париж. В Париже он выкупил его обратно (хотя есть версия, что продажа в рабство была какой-то сложной схемой для его легального вывоза с Гаити во Францию), официально усыновив бастарда. Маленький мулат вскоре вымахал в огромного бугая. С такими данными ему была прямая дорога в королевскую гвардию, однако его отец воспротивился этому. Тогда мулат берет фамилию умершей матери (хотя в некоторых исследованиях указывается, что у рабыни не было фамилии) и под именем Александр Дюма вербуется в армию. Во время революции он делает головокружительную карьеру, за год перемахнув из капралов в дивизионные генералы (!!!). Он женится на дочери трактирщика и становится приятелем одного молодого корсиканского выскочки по фамилии Наполеон. В дальнейшем он принимает участие во многих заграничных походах, но на обратном пути из Египта попадает в тюрьму в Неаполитанском королевстве. В тюрьме он подорвал здоровье и вскоре после освобождения умер, оставив жену вдовой, а своего маленького ребенка, которого также назвали Александром, — сиротой. Сирота Александр Дюма впоследствии становится знаменитым на весь мир писателем, автором «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо».
Но это было маленькое лирическое отступление, вернемся в мятежную Вандею. Республиканцы, вынужденные одновременно воевать и с европейскими державами, не могли позволить себе распыляться на Вандею, в то же время вандейцы уже были не настолько сильны для открытой войны. После нескольких месяцев мелких стычек обе стороны подписали перемирие. Республиканцы обещали не вводить войска в Вандею, отменить рекрутский набор в регионе, вернуть конфискованное имущество и не преследовать католиков. Взамен Шаретт и Стофле распускали свои отряды.
Перемирие было недолгим, спустя четыре месяца боевые действия возобновляются. Традиционно во французской историографии преобладает точка зрения, что Шаретта и Стофле уговорили продолжить борьбу англичане, которые, наконец, оказали осязаемую помощь шуанам. Но нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что взаимная ненависть вандейцев и республиканцев после многочисленных казней, пыток и расстрелов просто не исчерпала себя до конца и обе стороны жаждали довести войну до уничтожения ненавистного противника.
После нарушения перемирия в Бретани высадилась так называемая Киберонская экспедиция, организованная англичанами. Ее основные силы состояли из французских эмигрантов, вооруженных англичанами и усиленных крестьянами-шуанами. Командовал экспедицией граф д’Артуа — брат казненного короля Людовика и будущий король Франции Карл Х (но королем он станет только спустя 30 лет). После прибытия киберонцы провозгласили королем другого брата казненного Людовика — графа Прованского, ставшего, таким образом, Людовиком XVIII (он действительно станет королем, но спустя 19 лет, уже после падения Наполеона). Людовик написал письмо Шаретту, в котором официально назначил его генералом королевской армии.
Тем не менее, из этой многообещающей затеи ничего не вышло. Против десанта были направлены войска самого популярного генерала Франции — Гоша. Это был классический революционный генерал, до революции он служил в гвардии и за период с 1789 по 1793 год совершил умопомрачительный скачок из капралов в генералы.
В июле 1795 года его армия разгромила десант из эмигрантов, а все попавшие в плен были расстреляны. После этого Гош получил неограниченные полномочия на подавление восстания и принялся преследовать отряд Шаретта, который непрерывно отступал, изредка совершая партизанские вылазки. Шаретт пытался соединиться с отрядом Стофле, однако был разбит в сражении и вынужден уйти в леса. В это время республиканцы захватили Стофле и сразу же расстреляли его. Шаретт остался последним вождем Вандеи, но помощи ждать было уже неоткуда. В марте 1796 года остатки его отряда попадают в окружение, а сам Шаретт попадает в плен. Республиканцы быстро расстреливают его, после чего история Вандейского восстания практически заканчивается. Оставшиеся в лесах крошечные отряды довольно быстро уничтожаются либо прекращают сопротивление, однако эстафету у них перенимают шуаны, которые с перерывами вели борьбу до прихода к власти Наполеона.
К слову, Наполеон имел все шансы поучаствовать в подавлении восстания и, может быть, даже лишиться головы на гильотине. Но ему хватило благоразумия вовремя отказаться:
«Раздраженный столь длительным сопротивлением вандейцев, находясь между оппозицией внутри и европейской коалицией снаружи, Конвент предписывал, таким образом, своим генералам в обязанность добиваться только победы; это было и для него, и для Франции необходимостью общественного блага. Немилость, тюрьма и даже смерть ожидали побежденного генерала, и надо было выбирать между гильотиной и победой. Но даже вне поля битвы опасность была столь же огромна. Не быть безжалостным — значило подвергнуться обвинению в сговоре с бунтовщиками; проявить энергию — значило подвергнуться упреку в бесчеловечности, замарать свою репутацию и память о себе. Нигде в эпоху Революции командование не было столь трудным. Бонапарт отступил перед этой задачей: назначенный в Вандею, он направился туда, изучил ситуацию и почти тотчас же попросил отозвать его оттуда».
Наполеон Вандеи побаивался и, придя к власти, первым делом направил прокламации к западным регионам, обещая полную свободу религии.
Вандея стала именем нарицательным, так же, как, например, термидор. И в дальнейшем все контрреволюционные восстания неизменно сравнивались с Вандеей. В случае с Украиной и Донбассом некоторые совпадения просто точь-в-точь. Противостояние революционной столицы и консервативного региона. Политические обвинения (вандейцев обвиняли в симпатиях к Бурбонам и монархии, донбассцев — в симпатиях к России и путинизму), обвинения в мракобесии и отсталости (вандейцев обвиняли в приверженности католичеству, донбассцев — в приверженности совку), ненависти к свободе (пропитанные духом свободы носители евроукраинства против донбасских титушек и ватников vs. революционные парижане против отсталых реакционных вандейцев), иностранной поддержке (вандейцев обвиняли в получении помощи от англичан, хотя англичане подключились уже после восстания шуанов, до этого ходили только смутные слухи). Создание Национальной гвардии после революции и набор в нее санкюлотов с улиц был практически полностью повторен на Украине, только вместо санкюлотов оказались сотни самообороны Майдана.
Вандея стала важнейшей частью французской революции и европейской истории. Она нашла особое отражение в культуре XIX века, когда революционные страсти уже улеглись. Французские художники в романтических тонах изображали героев восстания. Гюго посвятил восстанию роман «Девяносто третий год», а Дюма (сын того самого генерала) сразу несколько произведений из так называемого «Вандейского цикла».
В самой Вандее никогда не забывали о событиях той войны. В 90-е годы, в годовщину восстания, в Вандее даже открыли мемориал в честь погибших в той войне местных жителей, а на его открытие пригласили Солженицына, что весьма символично. На открытии он произнес речь, сравнивая французских революционеров с большевиками.
Этот регион до сих пор считается одним из самых консервативных. Одним из его ярких представителей стал правый французский политик виконт Филипп де Вилье, известный евроскептик, консерватор, националист и популяризатор мема «польский сантехник».
Парадоксальным образом именно контрреволюционная Вандея в полной мере воплотила идеалы французской революции: свободу, равенство и братство. Пока революционеры своими декретами отменяли сословия, вандейские крестьяне и аристократы сражались плечом к плечу за свои идеалы и, несмотря на гибель всех лидеров восстания, они частично достигли своих целей.
Остается надеяться, что революционная Украина не успеет дойти до французских жестокостей с «республиканскими свадьбами» (когда голых мужчин и женщин связывали между собой перед казнями), «вертикальными депортациями», гильотинами и тотальным уничтожением инфраструктуры региона для изгнания непокорного населения…
